Два клена над обелиском

В низине, между холмами, аккурат там, где Паскин лог, разделяющий село надвое, переходит в широкую и ровную пойму речушки Дорожная, стоит небольшой обелиск с красной звездой наверху. Обычно такие обелиски устанавливали над солдатскими могилами. В Среднедорожном здесь захоронены расстрелянные фашистами в годы Великой Отечественной войны женщины, старики, дети... Два высоких, раскидистых клена своими ветвями бережно укрывают их общую могилу от палящего солнца, буйных ветров и проливных дождей...

В ту июньскую, самую короткую ночь в году, бабке Агафье не спалось. Вроде и должна была заснуть быстро, намаявшись на сенокосе, ан нет... Долго ворочалась с одного боку на другой, потом не выдержала и, поднявшись, вышла на улицу. Постояла, пытаясь разобраться в причине нежданной бессонницы: вроде и не случилось ничего, а будто тянет душу.…Огляделась. Над тем местом, где еще недавно красовался гордый храм, стремящийся к полноте месяц заигрывал с тучками. То ли тень от того легла, то ли с наморенными глазами что, но почудилось Агафье будто ниже месяца, что висел над крышей церковной, а потом начальной школы из темно - красного кирпича, завиднелся неясный силуэт, а красный кирпич стал по цвету кровавым.

«Свят! Свят! Ох, не к добру это!» - бабка Агафья перекрестилась. Но вместо того, чтоб исчезнуть, силуэт обрел более четкие очертания, в коих увидела она женщину с младенцем на руках, который держал развернутый свиток. Царица небесная! Так это ж Пресвятая Богородица со Спасителем. Точь в точь, как с иконы, что была когда-то в их храме. Разве что на иконе у Матери Божией слез не было… Агафья, снова перекрестившись, упала на колени: «Господи! Спаси и сохрани!». Когда она опять подняла глаза, наваждение исчезло.

С другой стороны, на востоке, проблеснула розовато-кровавой краской заря нового дня – 22 июня 1941 года.

Уже через месяц война ворвалась в село первой похоронкой, пришедшей с фронта, куда один за другим уходили среднедороженские мужики. К июлю года следующего она пришла с отступающими красноармейцами и беженцами. Они шли через село с запада: одни - отступая с боями, другие – спасаясь от фашистских зверств. Утоляли жажду прохладной родниковой водой, оставались на ночевку – по хатам и душистым сеновалам.

Поздним вечером 9 июля 1942 года война вкатилась в Среднедорожное гулом немецких мотоциклов со стороны Шляховых Дворов. Но не успели немцы въехать в село, как раздались выстрелы. Один из них упал с мотоцикла, а другие, заорав: «Партизан! Партизан!», быстро развернулись и умчались туда, откуда заявились.

Еще дня два назад немцы ушли километров за двадцать дальше села на восток, и по их данным противника здесь не было. Потому они и завопили о партизанах, приняв за них небольшую группу красноармейцев, которая осталась было на ночевку в селе, но после юркнула в Паскин лог и пошла дальше искать своих.

Меж тем местные мужики – пожилые, не взятые на фронт в силу своего возраста - собрались в Паскином логу. Ночью немцы не сунутся, рассудили они, а утром за убитого солдата могут и расстрелять. Надо его куда-то спрятать, чтоб не нашли. В нескольких десятках метров был небольшой песчаный карьер с глубоким подкопом, туда и пихнули немца, а потом обвалили свод. Всю траву, где толклись, обсыпали махоркой: вдруг будут искать с собаками.

Немцы явились в село к обеду следующего дня – вооруженные, настороженные, злые. Не успели среднедороженцы ахнуть, как они стаей разбрелись по селу, переловили гусей, кур, порезали овец, коров, свиней.

А на холме, у Паскиного лога, тыкая пальцем под ноги, перед офицером вертел головой на длинной шее мотоциклист, разводил руками: куда, мол, делся - непонятно. Пропавшего солдата немцы искали в Паскином логу, на дороге, в поле, но так и не нашли.

Из домов, что были напротив дороги, офицер приказал вывести всех. Прохаживаясь перед ними, он через переводчика спрашивал, что они видели и слышали вчера, кто убил солдата и где он есть. Все, кроме малышей, знали это, но откровенничать с немцем не собирались, потому отвечали, мол, слышали, что стреляли , а кто и по ком - не видели, испугались и попрятались.

Офицер зло ухмылялся. Он уже давно решил судьбу этих русских. Трем еще крепким старикам - Антону Ивановичу Маликову, Ивану Ильичу Картамышеву и Николаю Ивановичу Маликову - всучили лопаты и заставили рыть могилу в конце Паскиного лога. «Для себя роем», - рассудили мужики.

Между тем с противоположной стороны речки к селу от Тима вышли два бойца. Пробиваясь к своим, они не бросали пулемет, в котором, к сожалению, уже было мало патронов. С высокого холма, как на ладони, красноармейцы увидели и мужиков, роющих под дулами автоматов могилу, и женщин с детьми, со страхом жавшихся рядом, и еще - ближе к ним - с десяток немцев, которые, визжа от удовольствия, купались в речке. Правильно оценив ситуацию, наши солдаты решили внести в нее свои изменения. Подобравшись с пулеметом по высокой ржи поближе, они открыли огонь.

«Максим» «заговорил» почти рядом, через дорогу от дома Шуры Золотухиной, расположенного на окраине. Ее мать со старшей сестрой Валей ушла спрятать овец, чтобы не достались немцам. С Шурой в доме были соседский мальчик Николай Картамышев и несколько беженцев из-под Курска, Тима и соседнего села. «Наш» пулемет Шура и Николай узнали сразу. Увидели они и как немцы под его огнем заметались, как тараканы на горячей сковороде, кто - выскакивал из речки и улепетывал голым, кто – получив пулю, так и оставался в воде. Очухавшись, немцы нестройно, вразнобой ответили из автоматов, но, как говорят, в белый свет. Потом раздалась команда. Офицер, забыв о намеченной экзекуции, начал через бинокль выискивать русский пулемет.

А тот строчил по мотавшимся и залегшим немцам, но очереди стали реже и короче - кончались патроны. Поняли это и ребята. Николай бросился к заброшенному погребу, где при отступлении наши солдаты (те самые, что убили немца) в спешке оставили ящики с патронами. Коля, общавшийся с красноармейцами, знал, что среди них есть и пулеметные ленты. Схватил ящик и тут же понял: одному не дотащить. Подбежала, запыхавшись, Шура: « Давай вдвоем…»

И вот уже первые коробки радостно приняты пулеметчиками во ржи, а Шура с Николаем, где бегом, где ползком, снова кинулись к старому погребу. Немецкий офицер в бинокль отчетливо увидел две маленькие фигурки, карабкавшиеся по склону.

Идти через речку по мосту в лоб на пулемет немцы боялись, решили обойти его с двух сторон. Понимая это, а также то, что с такой стаей двум не справиться, наши бойцы ушли логом на северо-восток, к Ефросимовке.

Найдя во ржи лишь пустые ленты и банки от них, фашисты бросились к дому, куда вернулись Шура и Николай.

Их и еще десять беженцев, среди которых была женщина с грудным ребенком, повели в Паскин лог. Не доходя до речки, женщина бросилась в заросли. Уйти далеко не удалось. Ее, раненную, истекающую кровью, но по-прежнему не выпускающую из рук малыша, вместе с остальными пригнали к вырытой могиле.

Офицер пристально посмотрел в лица двух подростков, увиденных им в бинокль. Лет четырнадцать-пятнадцать на вид - он правильно определил их возраст. У девочки круглое лицо, выразительные глаза, русые волосы. Мальчишка - стройный, с высоким лбом и горделивым взглядом, который словно говорил: «Все равно вам, гадам, капут!». Не выдержав этого взгляда, немец опустил глаза, а потом, разозлившись на собственную слабость, зло махнул рукой: «Убрать!».

Их положили вниз лицом на поросший травой склон Паскиного лога. Офицер показал на крайнего мальчика, беженца из Тима: «Не стрелять!»

Переводчик картаво пояснил замешкавшемуся от страха десятилетнему на вид пареньку: «Беги! Господин офицер дарит тебе жизнь, ты похож на его сына...».

Все, кто остался лежать, поняли, что последний раз вдыхают запах травы, пахнущей чабрецом и солнцем. Где-то завыла собака, заплакал ребенок, нежно прижатый материнской рукой, раздалась автоматная очередь...

Тем, кто рыл могилу, приказали перенести в нее расстрелянных. Крайней лежала женщина, которая все так же нежно обнимала мертвого ребенка. Мужчины взялись за руки, но немцы закричали, показывая, что надо тащить по земле волоком за ноги. «Да лучше бы нас первыми», - глотали слезы мужики... Стоял десятый день июля сорок второго года.

Ровно через шесть месяцев, почти день в день, в Среднедорожное вернулись наши бойцы. Закончилась немецкая оккупация, принесшая столько горя.

Тела Александры и Николая хотели перезахоронить в братской могиле вместе с бойцами, погибшими, освобождая село. Но матери не дали: «Пусть лежат с теми и там, где приняли мученическую смерть».

Каждый раз, проходя мимо их могилы, они крестились и, будто с детьми, разговаривали с посаженными здесь кленами. А те, становясь с каждым годом все выше и крепче, отвечали шелестом листьев.

Постарел, поседел Паскин лог. Обмелела, сдалась речка Дорожная. Выросли и уже состарились клены над могилой, за которой присматривают учащиеся Нижнедороженской школы. Не осталось в Среднедорожном родных погибших пионеров. Но на самом высоком месте села, где когда-то красовался храм, стоит нынче памятник героям. И старожилы еще помнят рассказ о том, как именно в этом месте явился бабке Агафье образ Пресвятой Богородицы с сыном, который держит развернутый свиток.

Е. БОБРЫШЕВА.

Автор выражает благодарность за помощь в подготовке материала И.Л. Золотухину, Л.Н. Гриневой, Ю.И. Золотухину, Виктору Антоновичу и Валентине Александровне Картамышевым. При его подготовке также использована публикация Е.Н. Мартынова «Утоли моя печали».

«Маяк» за 19.06.2009 год.